Рассказ №974

     В хлопотах и заботах прошел еще один день. Еще один день жизни, которая катится уже к закату. Сколько было таких дней ... И всегда ей казалось, что таких, может и лучших, дней будет еще много, очень много. И вдруг однажды она почувствовала, как-то вдруг и сразу, что теперь их осталось, пожалуй, не так уж и много, что жизнь уже, почитай, прожита, вот уж и внуки большие... Все чаще в мыслях своих она возвращается к дням прошедшей жизни, перебирая эти прошлые дни, эти ушедшие в пасть времени события, частью ушедших, а частью также постаревших людей - все это стало для нее какой-то регулярной потребностью. Именно, когда она поймала себя на этой потребности, она и ощутила, что она уже старуха, и что все у нее, увы, уже позади... И вот сейчас она сидит на кухне. Дом спит. Одной ей бессонница не дает возможности свалить в постель свое уставшее тело и отдаться снимающему усталость сну, она знает, что если она это сделает, ей предстоит жестокая борьба за сон, от которой она лишь устанет и измучится. И она сидит на кухне, вытянув расслаблено свои старческие руки вдоль крышки кухонного стола, разглядывает их. "Боже, какие они стали страшные". А она ведь помнит их, вернее, именно те и помнит, нежными и гладкими женскими руками, и каждый раз, когда ее пристальный взгляд попадает на эти руки, она внутренне вздрагивает, не сразу осознав, что это ее руки.
     И сейчас она пристально осматривает эти свои, но все же чужие, руки, поворачивает их из стороны в сторону. Набрякшие вены. Морщинистая кожа. А когда-то эти руки целовали красивые мужчины, на этих пальцах сверкали красивые перстни. А теперь? Больно смотреть. Лишь два скромных колечка, в которые вписалась канва ее жизни, по-прежнему неразлучны с этими руками. На безымянном пальце левой руки золотело узкое обручальное колечко. Ваня втайне купил эго и принес эго в ЗАГС. Тогда это не было "законом", скорее чуть ли не предосудительным. И в ЗАГСе, к ее удивлению и, что говорить, к тайной и неистребимой женской радости перед красивым украшением, надел его на палец. А сейчас оно обрело свое окончательное вдовье место. Маленькое золотое колечко - и вся супружеская жизнь сконцентрировалась в нем сверхнасыщенной эманацией.
     А на правой руке, на мизинце, было еще одно еще более скромное серебряное колечко. Поверху шел полустершийся узор. И было видно, что оно очень старое. Не старинное, а просто старое. И какую оно могло иметь ценность?
     Она с трудом снимает со своего костлявого пальца серебряное колечко и заглядывает внутрь его, пытаясь прочесть выгравированную на его внутренней поверхности надпись. Она уже почти стерлась. Да если бы и не это - с ее ли глазами ее прочитать? Впрочем, она и так прекрасно знает, что там выгравировано. Имя. Фамилия. Дата. Боже, как это было давно. И по застарелой привычке думает, где он сейчас, тот, чью фамилию носит бессменно при себе уже столько лет, целую вечность? Жив ли он? А если мертв, то где его могила? И как бы хотелось ей посидеть и всплакнуть на ней...
     Шла долгая война, начавшаяся целую вечность назад и шедшая уже, казалось, целую историческую эпоху. И хотя уже было много примет того, что победа не за горами, но трудно было поверить, что наступит день, когда стихнут выстрелы, никого не будут убивать, почтальоны не будут носить похоронки, об этом страстно мечтали, но люди за войну стали суеверны и боялись загадывать сроки. И война все шла, все дальше на запад катила свои огневые валы, перехлестнула границу, а похоронки шли, гибли родные, друзья, сослуживцы... Молодой девчонкой служила она телеграфисткой на армейском узле связи. В это время он размещался в только что освобожденном Будапеште.
     Она не запомнила, как он появился на их девичнике по поводу дня рождения их подружки Лены Серебровой. Он был единственным мужчиной и сразу всех покорил. Смуглое цыганское лицо, какие-то отточенные и отшлифованные все черты и детали этого лица, стройная фигура, на которой ладно и даже шикарно сидела форма летчика с орденом и несколькими медалями на груди. Вдобавок еще был весел, удивительно хорошо пел цыганские песни под гитару. Все девчонки сразу же по уши в него влюбились и изо всех сил старались ему понравиться. Но почему-то из всех он выделил ее. Хотя она никак не считала себя красавицей, Лена Сереброва, к примеру, на ее вкус, который предполагала и у мужчин, была куда эффектней, а уж по смелости и бойкости обращения с парнями и вообще никакого сопоставления быть не могло. Что собственно она была в то время - робкий неоперившийся восемнадцатилетний цыпленок, шарахающийся мужчин с их грубыми армейскими шутками. А он выбрал именно ее. Почему? До сих пор для нее загадка. Она же влюбилась сразу и без остатка.
     А потом они оказались вдвоем на прекрасных будапештских улицах. Эта часть города совсем не пострадала, хотя и здесь в замусоренности улиц, в заложенности окон чувствовалась, что еще недавно это был фронтовой город. Но дома венского барокко были все так же прекрасны своей красотой, шикарные виллы все так же утопали в зелени парков и газонов... И они ходили по городу, рассматривали дома, витрины лавочек и магазинчиков, ходили по чудесным осенним скверам и паркам Будапешта и говорили, говорили, читали друг другу стихи. Оказалось, они любили одних и тех же поэтов и часто даже одни и те же стихи этих поэтов были их любимыми - стихи Есенина, Ахматовой, Гумилева, переписываемые из одной тетрадки в другую. С ним она чувствовала себя так свободно, как никогда, и это было восхитительно. И его ласки и поцелуи на обсыпанных осенними листьями скамейках скверов обжигали ее и вздымали совершенно неизвестные ей доселе чувства во всем ее теле, в каждой клетке этого тела, чувства, которые метались в этих клетках, ища себе выхода и полного разрешения, и лишь девичья стыдливость с трудом удерживала ее от того, чтобы самой в ответ не наброситься с горячими поцелуями на эти жгучие цыганские глаза, на тонкие кисти рук с пальцами музыканта...
     А потом они оказались в каком-то баре при гостинице. По случаю военного времени гостиница, по-видимому, пустовала, им прислуживал сам хозяин, принимая их как дорогих и желанных гостей, как освободителей, прогнавших ненавистных наци и продажную свору Хорти, а, возможно, и как первых ласточек грядущего послевоенного процветания. Он сам наливал в тонкие почерненные бокалы густое вино и говорил, что это лучшее токайское его погреба, сохраненное им от нацистов, которое закладывал в погреб еще его дед еще до венгерского восстания, а для русских он готов сделать все. И они пили вино, и легкий нежный хмель ударял в голову, тело наполнялось теплом и легким непослушанием. А затем хозяин спросил:
     - Может русским господам нужна комната? У меня есть очень хорошие. Господа будут довольны.
     Он посмотрел на нее, и она не отвела глаз.
     - Да, нам сегодня будет нужна комната, - сказал он.
     Она до сих пор во всех подробностях и ощущениях помнит ту ночь в гостинице, ту первую ночь своей любви. Она помнит и свой девичий стыд, и как вместе они его преодолевали, и жар обнаженных касаний, которые жгли как угли, рассыпанные по всему телу, она до сих пор хранит память о тяжести мужского тела, помнит ту боль и капельки крови на белых простынях, и свои закушенные губы, и помнит безумие его слов и всю ту страстную и безумную ночь любви посреди войны в освобожденном городе в пустой гостинице...
     Утром он провожал ее на дежурство. Они проходили мимо ювелирной лавочки.
     - Зайдем, - сказал он. - Я хочу тебе подарить что-нибудь на память об этой ночи и нашей встрече.
     Хозяин лавочки встретил их прямо у двери и рассыпался в извинениях, что ничего ценного и достойного высоких русских гостей сейчас нет, все золото и драгоценности конфисковали наци. Остались одни безделушки да подделки. Если б русские гости зашли к нему до войны, он предложил бы им бриллианты, жемчуга и золотые изделия, достойные их. А сейчас, такое горе, осталась лишь эта рухлядь.
     Они долго рылись в грудах перстней и колец с громадными фальшивыми камнями, томпаковых браслетов, чего-то еще такого же безвкусного, пока не заметили серебряного колечка, украшенного лишь растительным орнаментом по наружной поверхности.
     - Увы, мадам, это все. что у меня не забрали наци из драгоценных металлов. Но приезжайте через пять, нет, через три года. Вы увидите на наших женщинах вновь заиграют украшения, и музыка чардаша вновь зазвучит на прекрасных улицах Буды и Пешта.
     Колечко пришлось ей на мизинец.
     - Может господа желают сделать на нем надпись на память? - спросил обходительный ювелир.
     - Да, выгравируйте, пожалуйста: "Сергей Чигаев.23.9.1944".
     Ювелир прямо при них выгравировал на внутренней поверхности колечка эту надпись.
     Он сам надел ей серебряное колечко на мизинец правой руки.
     - А здесь мы оставим место для золотого колечка, которое я тебе подарю после войны, - сказал он, мягко загибая ей безымянный палец правой руки.
     Затем он внимательно посмотрел на ее ладонь.
     - Я же на половину цыган. Мой папаша выкрал мою мать прямо из табора. Тебя ожидает большая счастливая жизнь, - сказал он, водя по линиям ее ладони. Затем он умолк, внимательно посмотрел на ее ладонь, поднося поближе к глазам, и ей показалось, что его брови насупились, а рука, в которой он держал ее руку, чуть заметно дрогнула.


Страницы: [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ]
Сайт автора: http://www.yur.ru

Читать также:

© Copyright 2002 Лимона. Все права защищены.